О любви: "Дубки"

Рассвет уже спешил. Земля в пространстве звездном спешила к солнцу повернуться стороной другой. Летит, летит она, мой шарик! Тебя б в ладошки взять и приласкать, погладить бы тебя, дитя ты малое моё! Летишь, летишь, свой путь определяя чувством, данным нам Отцом. Живая ты, живая! Все думают - ты мать, а ты такая!!! Ты радость юная и озорная! Так хочешь счастья ты, чтоб вместе с божьими детьми творить на всех своих просторах пространства полные любви! 
Спеши, Земля, лети, лети! А ты, мой дуб! Ну, здравствуй, друг! Стоишь века! Глядишь в глаза. Ты громко ясно засмеялся. О чём-то с дубом говорил, он отвечал, а ты смеялся
от радости великой бытия. О-х я! Ты выдохнул и растворился, с сердцебиеньем дуба слился.
Дуб вековой, в нём мысли предков, рекой божественной бегут по веткам. А-а, снова вдох, вдыхаешь тишину ты мудрости земной и вечной. В груди становится так тесно. Энергий сильных через край, её в мечту ты выдыхай!
Какие, дети, там психотерапевты! Могли мы к древу Родовому подойти, душою прикоснуться к чувствам вечным, и словно раны у души он лечит любовию своей, и истинностью мыслей.
Святые мысли истины Творца. О! как живительна вода тех образов и слов! Как будто заново рождаюсь я, и снова обретаю я себя.
Полёт, полёт, летит над лесом птица.
Отец, я не устану верить сердцу!
Всегда, Отец, тебя в себе найду!
А коль заснёт, любовью пробужу.
Приходит время очищенья. Истосковалась так душа за капелькой святой дождя. Отец, отец, пролей ты дождь! Да чтоб огнём он полыхал! Пусть смоет он с меня всё то, что лишним грузом в чувствах наросло. Огонь-вода, из пламя в прорубь! Святые деды вы мои, как веником меня хлыстали в бане! Под паром листьев из дубка вся нечисть выйдет из меня.
Образы такие, как в бане парили тогда, в те времена, нечисту силу изгоняли навсегда. Удар, удар, за словом слово. Что может быть сильнее слова! Осмысленного чувством и душой!
Вот так однажды вылечил меня мой дед. Одна такая нечисть прилепилась, да "кровушку мою сосала", а всё так безобидно начиналось!
Там на деревеньки у нас стояли дубы. Прабабка милая моя, ещё по молодости деда проводила на войну, сама с детишками осталась, да с сестрой. Ждала его из года в год, но он не возвращался. Быть может, не было его уже в живых, об том и даже мысль не пускала в сердце.
И каждый год, когда его ждала, она сажала кругом дерева. Ещё годок - сажает рядышком дубок. Прадед мой не воротился он домой. И тридцать три дубочка стали кругом. Одни повыше, а другие меньше ото всех. И знали все в роду, что было дерево у них любимое - их дуб, под ним они гуляли долгими ночами, когда ещё лишь нравились друг другу, под ним в любви он ей признался, под ним, она согласие дала женою быть его. Под ним дитя своё зачали, и много светлых истинных мгновений вместе провели, пока он не ушёл. Война. И каждый год его ждала, и жёлуди, которые проросли, рядом с дубом тем сажала кругом, и думала о нём, и словно рядом был-то он. И даже говорила с ним она. И не черна была тоска.
Пойдёт к дубкам, там посидит, поговорит сама с собой, с дубками, а домой счастливой возвращалась, словно там она с любимым повидалась. И говорила бабушка моя, что так оно и было! Душой своей он приходил туда и с ней общался. И видела его она и чувствовала сердцем всем, и даже доченьке своей, моей тобишь бабушке сказывала, что говорил он ей.
Рассказывал, что он погиб. Но только телом, а душа жива, и будет с нею рядышком всегда, пока её земная жизнь идёт. Так убедил её, что тосковать она душою перестала, и чувствовать его сильнее стала. И радовался он их детям, и даже как-то говорил, чтоб пригляделася она к другим мужчинам, но прабабка отказалась на отрез, ему сказала, что подождёт, когда они вновь вместе будут на небесах. Но смерть не торопила, жила она душою и с душой, любила всех детей, и внуков. Жизнь долгую прожила, и я её ещё застал, уже совсем старушечкой была, но ласковой и доброй, любящей безмерно нас. В такой любви мы выросли.
Года текли своей рекой, и стали люди в деревне забывать, что баба Клава те дубы сажала. Да много уж прошло годов, и не рассказывали больно людям мы про всю историю любви прабабушки моей и прадеда.
И вот, в селенье главный объявился. Мужик он борзый был и наглый. Да и я уже не мальчик был - своя семья. И вот однажды я иду и вижу, как с пилой стоит мужик и пилит он один дубок из круга. Я подбежал: что делаешь! Не уж-то здесь во круге нет других деревьев!
- Решил, что хватит этих мне на зиму дом топить.
- Да что ты, эти же дубы моя прабабка здесь сажала, когда с войны ждала прадеда моего!
- А мне то что! И бабки нет давно твоей в живых, ну а прадеда и подавно! А мне в лесу рубить, потом сюда тащить резона нет. Тем более, они не на твоём участке, а так у края леса.
- Да как не понимаешь ты! Да что ж ты не имеешь уж души! Подумай сам, они важны семье моей, то память добрая моей семьи, и детки любят все мои бывать здесь - бегают сюда играться! Да бывает целый день проводят здесь! Да вот качель им сделал я. Да, не на участке у меня, и лес здесь общий. Но пойми, мне это место свято, дорого. Спилить здесь дерево, мне всё равно, что руку туж отрезать!
- Да что за дурь несёшь ты, одурел! Тебя я слушать тут не стану!
И разгорелся спор и драка началась. Позвал своих он подхолим и отметелили меня, хоть слава богу не покалечили, но дерева рубить пока не стал. Но пригрозил, что всё равно их срубит.
Меня же возмущенье пожирало, ненависть к врагу и злоба, словно семью мою обидел он и род. Уже хотел дубину взять, пойти с ним разбираться, но дед мой баню растопил, и взял с дубков тех веник. И долго парил так меня, и веником хлыстал, да приговаривал и нечисть изгонял. А нечисть что: обида, злоба, жажда мести, ярость, гнев. Убить готов был я скотину ту. Хлысток, ещё хлысток, а ну-ка, миленький внучок, ты бесов милый отпусти, найдём решение в любви!
- В какой любви, дед, ты не понимаешь, он сам весь в бесах!
-Так по что тебе таким же становиться?! Решенье подскажу тебе: вначале ненависть твою я прогоню!
Опять давай хлыстать, да что-то приговаривать в усы. Успокоение пришло и расслабленье, почувствовал как гнев ушёл и ярость улеглась.
- Ну ладно, деда, говори, какое там решенье у тебя нашлось.
- С тобою завтра мы пойдём, и братьев позовём, напилим и нарубим дров ему в лесу мы на всю зиму и в дом ему мы привезём.
Я аж подскочил и вскрикнул:
- Ни за что! Чтоб этой гадине ещё я услужать пойду!!!!
Но дед мой словно гнева не заметил, серьёзно так сказал:
- Сынок (хотя на самом деле я внучок, но когда дед что-то важное особо говорил, то называл меня сынок) веков не мало на земле живёт наш род, веков вперёд нам жить ещё и жить. И есть места такие, где чувства ты вложил души с любовью! И те места подобны Бога силе! Так вот, сынок, твои там деточки гуляют, и туда так часто прихожу, общаюсь с матерью своей с отцом, с их душами. Поверь, они туда так часто к нам приходят. И мудростью твоих же детишек в их играх наполняют. И сам всегда покой ты ищешь там. И над важными решеньями там размышляешь.
- Правду деда говоришь, я знаю, поэтому с такою яростью к его деяньям я.
- Уже решил я и сход увидел предложенья нашего. Я пойду и предложу ему, что сами дров ему мы привезём, и последующие зимы тоже. За это пусть участок тот в лесу, признают нашим и детей твоих и внуков. Работы на всех нас в том не много. Ведь лошади у нас, повозки, сила братьев, всё есть. Я знаю, скажешь униженье. Не униженье для меня, как словно чувствую, что дань я отдаю, что оберег тем самым сотворю я для семьи своей. Пойми, сейчас ведь времена другие. И хоть войны уж слава богу нет, но предков наших обычаи, святыни всё меньше люди поважают.
Не униженье мне пред ним, ему помочь. Он немощен душой, не просто дров ему я принесу - от всей души ему я пожелаю сердца пробужденья ото сна. А мне за честь спасти наш круг дубов. Цена за это уж поверь на много меньше, коль пошли бы силою решать вопрос да вилами. Война в деревне ни к чему. Мы с уважением к нему придём, не конченный он человек, и не захочет перед всей деревней он позориться, что дед к нему пришёл, а он его пинком.
Что вам сказать. Да, убедил тогда меня мой дед, хоть униженьем это я считал, но ради памяти прабабушки моей пошёл на это я.
И оказалось для моей семьи весельем это - дрова в лесу мы заготавливали ему, а сами песню пели: вот будете огнём гореть, согрейте его сердце! И песню спойте о весне души, о радости, любви! Мы хохотали, представляли, как Егор (так звали моего "врага"), вдруг добрым станет и приветливым, и с радостью встречать нас станет!
На первый год тех изменений не было. Как одолженье сделал он, приняв дрова. А в осень следующую посмеялся:
- Ну что, опять, вы мне дрова на зиму привезёте?
- А что ж, мой деда отвечал: а нам не в тягость, много нас, семья большая, мужиков хватает. Это ты один всё. Ни жены и ни детей, хозяйство-то большое. И денешьки вот на работников ты тратишь всё, богатства наживаешь. А вот бы добрую жену тебе, детишек в доме. Ты развлекаешься с Алёнкой-то, я знаю. Серьёзно к ней ты не относишься, она с семьи-то бедной. Нет отца, им с матерью не просто жить, то знаю. Но ты не думай, не из-за куска хлеба ходит ведь она к тебе! И нет у неё то больше никого!
- Сам знаю, что нету никого, а то бы на порог бы не пустил, меня позорить.
- А сам её ты не позоришь? Ей конечно некуда деваться, любит-то тебя.
- Как любит? - растерялся он.
- А что ж, не говорила-то сама?
- Да говорила, я всё думал от того, что бедная она, а я её приветил, отношусь не плохо, кормлю, еду домой даю, к её братишке, к матери.
- Сынок, мой дед сказал, - я видел, как она смотрит на тебя. Любовь в её глазах, тоска.
- Вот именно тоску-то я и вижу, а вот любовь…
- Родимый, от чего тоска её-то думал? От того, что понимает, что с нею ты не останешься и в жёны не возьмёшь, что в жёны ты поищешь побогаче да невинную.
- Да как же люди-то посмотрят, что соромную возьму я в жёны.
- А с кем она такой-то стала. Наоборот, уваженья будет твой поступок достоин. Ты только в чувствах разберись своих к ней.
В ту зиму дров ему опять мы заготавливали, и снова песни пели, да в песнях тех, его счастливым видели с семьёй, с детьми, и в доброте и ласке.
И стал присматриваться к ней он, словно по-другому. И больше ласковых стал слов ей говорить. И вот однажды у печи они сидели, и спросил её, о чём она мечтает. И расплакалась она. Сказала, что не мыслит жизни без него, мечтает чтоб ребёночка родить ему, его счастливым сделать! Обнял её он, сердцем всем он к сердцу прижимал её. Ну а в печи огонь трещал. И песня тихая лилась ушам не слышная, а сердцу.
На утро следующее прибежал Егор к деду моему.
- Ну здравствуй, Егорушка, с чем пожаловал?
- Да вот, пришёл спасибо за дрова сказать.
- Неуж-то.
- Да вот хочу просить, чтоб в бане ты меня попарил.
- А по что? Своя ведь баня есть-то у тебя.
Сел на пенёк, и голову склонил руками обхватил.
- Я знаю, знаю, дед, всё понимаю. Я в злобе, в ненависти к людям жил, хотел, чтоб уважали все меня, боялись, да что бы лебезили предо мной.
Я больше не могу, как словно жажду я освобожденья от невидимого чего! После того, как стали вы дрова возить, что-то меняться стало в моей жизни, понимаешь. Я даже сам ходил туда, где ваши там дубки растут, и правнучка твоя мне рассказала всю историю любви твоих родителей. И что-то там почувствовал такое я. К каким-то чувствам прикоснулся, которых не было в душе моей, али забыл давно я их! И так любви мне захотелось! Потом твои слова, с Алёнкой по сердцам поговорил. Родная мне она! И сердце тянется моё к ней и душа! Так раньше не было. Мне раньше нравилось её тело молодое, и что всё по хозяйству помогает, не требует ничего, и тешило меня, что добродетель я такой - вот помогаю. А теперь всё по-другому стало.
- Я понимаю, милый мой, пойдём! Сейчас с тобою баньку мы растопим. К Егору дед мой подошёл, и голову его в свои ладони взял. Тот почему-то зарыдал, Навзрыд, он как ребёнок плакал.
- Вот ладьненько, вот и слава Боженьки! Теперь всё будет хорошо! Всё приговаривал и по головке гладил, а тот, как мальчик маленький прижался к деду и всхлипывал. Не видел этого никто.
Вот только сердцу стало хорошо!
И парил его дед, и веником хлыстал, да приговаривал всё - нечисть изгонял, из тела, из души.
Потом рубаху с рошитью принёс:
- Одень, сынок, её моя мать вышивала, когда в любви дубки сажала, любила посидеть повышивать. Рубах таких - у нас у всех, и даже правнукам всем будет. Вот и тебе от рода нашего рубаха! Вот гляди: здесь вышит оберег, тот символ древний очень, не пустит больше в сердце зло в твоё!
Одел рубаху он, и сызнова вздохнул, вобрал в себя он жизни чистоту. Вернулись в сердце радость и любовь!
К любимой поспешил, пошёл он к матери её, и поклонился до земли. Сказал, что хочет взять Алёнушку он в жёны, что люба, дорога ему она. Не знал, что рядышком она, стоит за занавеской. Сердце полыхнуло.
Это просто счастье.
Настала снова осень, и Егор уж сам дрова пошёл на зиму в лес заготавливать. А тут и мы гурьбой ему на помощь!
- Да, что вы! Право же, не надо! Помощников себе найду!
Сам смотрит он на нас и улыбается.
- Сыночка скоро жду! Осталось вот ещё немного подождать, Алёнке сон был: Божья мать, мальчишку в руки ей даёт.
Запели песню мы и стар и млад. Лилась она рекою дивной. В том есть истина простая. Живое слово лечит душу. ЛЮБОВЬ ОНА ВСЕМУ НАЧАЛО!!!

Записала Вита Ивченко.