Окончание. Начало в газете «Быть добру», №№ 6(90)-9(93) 2013 г.

Дольмен Феодора находится в Германии в районе городка Giessen на окраине деревеньки Muschenheim земля Hessen.

 

Часть 10

Много ли, мало ли времени прошло, ещё деточки у нас народились. Две дочки и три сына у нас было. Дочки с косами русыми до пят, в папу пошли, а один из сыновей, Чернобров, темноватый, в меня вышел. Дом наш стал побольше да попросторней, ведь нас больше стало. Ладно мы жили, да другим помогали, в чём могли.

Старший то сын, Солнцеглав, новое поселение основал. Островки  называлось оно. Семь дней пути от нас оно было. Почему далеко так, спросите? Место там необычное было. Вместе как-то был Солнцеглав с отцом своим Станиславом там, да и запало оно ему в душу. А что необычного там было? Так природа была необычной: лес, река, да Солнце как будто по-другому светило. Почему Островки? Поместья-то располагались не близко друг от друга, а в порядке определённом. Повторяли они то, что у вас сейчас созвездием Лебедя зовётся. По форме своей, если смотреть с высоты. Смысл здесь глубокий был, да не всяк его понять мог. Мне сейчас словами-то описать это ой как не просто!

Люди появились в селении том видом необычные, да разговоры вели они странные. Только сын наш радовался очень им, как будто знал их давно да соскучился сильно. Какие они там разговоры вели, мне не ведомо, да только деревья в поселении том диковинные появляться стали, да люди необычные жить. Люди-то приветливые были, да только грусть какая-то в глазах у них была. А глаза-то голубыми были, не как у нас. Любили они цвет голубой, и одежды у них голубыми были. Девушку-то сын наш из того народа и выбрал, а что это народ другой был, точно совсем, не было в округе нашей людей, подобных этим.

Время шло. Подрастали и младшенькие наши. Каждый искусством владел своим. На дудочке младшенький играл у нас, а звери вокруг него танцевали. Медведи особо старались, дружили они с ним. Маленьким был когда, только и возился с ними, когда те медвежатами ещё были. Куда, бывало, он пойдёт, они за ним гурьбой бегут, ковыляют, ревут, бывало, коли не поспевают за ним. А потом, как больше стал, ухватиться за шерсть, и скачет на медведе. Рычит медведь, как будто мурлычет, и несётся во всю прыть.

Дочки наши певуньями выросли. Пели диковинно так, что птицы замолкали. А потом в перепевы с птицами пускались. Такое это пение было, что и словами не передать, только на душе что-то как будто переливаться начинало от песен этих, да радость искрами рассыпалась.

Младшенькая наша с птицами любила общаться. Птицы над ней как будто хороводы водили. Да подражала им хорошо, как будто язык их знала. Мария-певунья её звали. Как будто дирижировала она птичьим хором, а птицы пели на все лады, и так старались, так старались.

Средняя дочь, Наша, тихая была очень, задумчивая. Всё из каменьев разные узоры выкладывала, что-то вроде бисера вашего. Одежду узорами этими украшала, да кокошники. На посуде орнаменты делала. Завораживали нас те картины, как будто в даль какую уводили. Разговаривала она с камушками, вот они ей и тайны свои раскрывали. На белой глине свои рисунки камнями она выводила. Пока глина сырой была, камушки туда и вставляла, а потом обжигали мы ту глину, да расписывали дальше. Но главная-то задумка её была.

Солнышко любили мы очень. Ласково к нему всегда обращались, да с уважением. Радость оно дарило нам, да силой наполняло. Встанем, бывало в круг, да руки к Солнышку протянем. А говорили ему такие слова: «Солнышко милое, выгляни, родимое! Ты лучами напои, ты любить нас научи. Приходи скорее к нам, будем петь по вечерам. Хороводы заводить, будет некогда тужить!». «Солнце милое моё, обогрей своим лучом! Напои нас радостью, дай нам силу в старости!». «Ну-ка Солнце, веселей, не жалей своих лучей! Светлым сделай всё вокруг, ты наш самый лучший друг!».

Вот так мы к Солнышку обращались, и оно нас радостью поило. Чувствовали мы, что живое оно, и что радуется оно, когда мы песни свои поём. И лучи его такую любовь нам несли, такую негу, что казалось, что разливается она по земле и ласкает каждую травинку, каждую букашечку. Растения да цветы разные в рост пускались, да цвели пышным цветом. Радость-то всем силы давала, не только людям. Вот и благоухало всё у нас, как в саду райском. Да это и был наш рай земной, рай рукотворный.

Так мы и жили в мире и согласии. Любили всё вокруг, и нас всё любило. Дольмены иль наскворения стали позже делать, когда Любовь уходить стала. Да, знали мы, что неизбежно это будет, да готовились заранее. Мудры старики были наши, смогли важное до вас сохранить, а вы теперь взять это попытайтесь. Очнитесь от сна векового, пробудитесь от чар великих. Вспомните себя, да предков своих. С вами они, рядом стоят, ждут, когда обернётесь, да их заметите. Вот где сила-то ваша, вот где пробуждение ваше. Не за горами, а рядом стоит. Вот когда разговор-то у вас начнётся, будет вам, о чём поговорить, да что вспомнить. Радостью нальётесь тогда, да силой великой, дела творить великие. Да и то, время пришло, в ожидании Мать-земля. Ждёт детей своих пробуждённых, ото сна отошедших, ждёт каждый день. Так идите к ней, просыпайтесь поскорее да за дело беритесь. Возвращайте земле вид первозданный, сад райский взрастите, да любовью пространство всё наполняйте. Вот дело главное для вас. Беритесь за него смелее, а мы подмогой и поддержкой вашей будем на века.

 

Феодора.

 

Жизнь вечная. 15.04.13

 

- Дорогая Феодора! Расскажи мне, как ты ушла в дольмен.

- Пришёл черёд и мой уходить в дольмен. Знала я об этом, готовилась долго. Станислав уж место больно хорошее подобрал, душа радовалась, когда я на место приходила. Далеко видать было с того места. Не случайно с девушками мы там собирались, да песни пели, мечтали о суженых своих. Венки плели, да цветы в косы заплетали. По душе мне было место это.

Днями долгими бывала я одна, всё смотрела, насмотреться не могла на сад наш дивный, дом сказочный, на леса да перелески, что сад наш дивный окружали. Как будто запомнить всё хотела и в памяти своей с собой унести. Чувствовала, как что-то в груди чувствами заполнялось необычными, и грудь как будто даже распирало. То в память сердца заносилось всё, что меня окружало, что руками нашими сделано было, да Любовью взращено.

Когда почувствовала я, что наполнилась я чувствами, что вокруг разлиты были, то готова стала в дольмен уйти. А чувства те во мне как будто запечатанными оказались. И кто, когда их распечатает, тогда не знала я. Ощущение было такое, что ничто меня уже не связывает с этим миром, и что ухожу я в дороженьку дальнюю.

Вот и день пришёл мой, когда пора мне было уйти в вечность. Не было у меня ни страха, ни грусти, что родных покидаю, близких. Не было чувства разлуки, ведь все они в моём сердце запечатлелись, а значит, со мной они будут в вечности. Знала я, что чувствовать их буду всё время. И тех, кто тоже в дольмены уйдёт, и тех, кто останется в мире этом, и засыпать начнёт сном беспробудным. Знала, что до них всё труднее и труднее достучаться будет, что будет тот сон крепок. Но знала я и то, что сон не вечен тот, что придёт заря пробуждения ото сна векового. И помощь моя и братьев моих тогда ох, как нужна будет. Потому и шла я не на смерть, а в жизнь вечную, чтобы пробудить к жизни этой спящих сном вековым.

Самые близкие проводить меня пришли. Поклонилась я им до земли, в глаза посмотрела. Туесок они мне дали. Маленький такой, из бересты. Каменья там были разные, один другого красивее.

Зашла в дольмен я, травы пахучие кругом постелены были. Легла я на эти травы, а туесок с каменьями на грудь положила. Так и держала его руками на груди, пока темнота меня не окутала, и голоса не смолкли.

Камушки те непростыми были. Как будто свечение от них какое вдруг исходить стало. Светлее и светлее становилось вокруг, и тело будто невесомым стало. Встала будто я, а вокруг – свет невиданный. И вижу я всё, что вокруг происходит и дальше, вижу, как будто парю над землёй и одновременно на месте том же нахожусь. Необычно это было для меня, а потом привыкать стала. Каждого видела из тех, кто на земле остался. Говорить им пыталась, да не слышали меня уже люди, хотя многие что-то ещё чувствовали и задумчивы становились. Жизнь текла, а я, как могла, утешала людей, чувствами их обогревала. И хоть капельку, но становилось на душе светлее у них и у меня тоже.

Забывать стали люди про дольмены. Землёй стало заносить наскворения наши. Скоро совсем видать их перестало. Погрузились люди в сон глубокий. Всё труднее и труднее стало нам общаться с людьми. Угасали их чувства, любовь и жизнь в них угасала. Но не отчаивались мы, знали, нужно так чтобы было. За ночью всегда рассвет приходит, вот мы и ждали этого рассвета в душах людских. Но помогали, помогали, чем могли. Теплом и любовью окутывали тех, кто в отчаянии был, в ком хоть искорка ещё теплилась, кто помощь нашу принять мог. А таких всё меньше и меньше становилось. Тьма окутывала души людские.

Время текло у нас по-другому. Прошлое, настоящее и будущее одновременно видели мы. Передать трудно это словами, чувства здесь нужны. Просто могли мы быть в разных местах по желанию нашему. Могли в светлое время прийти, могли в тёмном находиться. Голос сердца, души куда звал нас, туда мы и спешили. Словами это трудно передать, но вот всё же пробую.

 

Как засыпали ведруссы

Люди стали появляться необычные у нас. Нигде долго не задерживались и речи вели какие-то странные. О Боге всё говорили, о том, что далеко Он и нужно к нему идти, а дела здесь на земле неблагодарные бросить, оставить. Силой какой-то они обладали, и некоторые наши сородичи прислушиваться к ним начинали, да от земли отходить. Как наваждение это было у нас, чумой вы бы назвали. Не все и не сразу, конечно, уговорам их поддавались. Но что-то было в них, что заставляло верить им, как завораживали они. Селиться рядом они начали, да жить по-своему. Недоброе что-то было в них, но и необычное. Пришли откуда-то с юга они, и говорили плохо по-нашему. Но убеждённость у них сильная была в правоте своей и одержимость правотой своей какая-то. Крепости стали строить, частоколом обнесённые, да войско своё иметь. Подчинять стали постепенно всех, кто в округе селился, да насилие применять. Тяжко мне говорить всё это.

Уходить стали люди из мест этих, а кто оставался, другим становиться стал. Стал обычаи и нравы людей пришлых перенимать, да с ними родниться. Так всё начиналось у нас.

 

А называлась земля наша Руния или Ведруния. Рунцы на платьях да на рубахах мы особые вышивали, да на домах наших делали. Смысл в них особый был. Знаки это особые, особую гармонию они несли, узором их можно назвать по-другому. А руны-то, что знаете вы, это лишь остатки тех узоров жизни, что знали мы. А цвет их был красный. Не гадали мы на них, как сейчас это делают, а жизнь свою выстраивали. Так выстраивали, как хотелось бы нам.

 

Андрей Романов. 21.01.13 г.