Завещание старообрядцев, изложенное Раисой Кучугановой в Уймонской долине Алтая в конце сентября 2011 года.

Всё, что рассказываю, сказывали мне удивительно добрые, светлые, умные люди, которые жили и живут в Уймонской долине.

 

Нет перины, нет кровати, да мягки у нас полати. И там, на полатях, полно ребятишек. Много Бог детей даёт, да лишних не посылает. Если ребёночку в животе у матери место нашлось, то на белом свете место ему подавно найдётся. Ребёночек родился – он не замрёт, для него на белом свете всё готово: чем поить, чем кормить. Господь Бог даёт на жизнь ребёночку. Дитя даёт и долю ему даёт.

Бабушки у зыбки разговаривали с детьми с самого их рождения, напевали колыбельные или духовные стихи. Ребёнок привыкал к ласковой речи. И немного погодя уже пристраивался к песне и баюкал себя сам. Не от еды дитя растёт, а от ласки. Любит шанюжка мазанье, а головушка глаженье. Гладили по голове и приговаривали: мальчик очень маленький, мальчик очень славненький, дорогая деточка, золотая веточка, трепетные рученьки к голове закинуты, в две широких стороны словно крылья вскинуты, дорогая деточка, золотая веточка.

Меня очень занимал вопрос, почему старообрядцы так долго жили. Думаю, оттого, что жили они с молодыми, о стариках заботились, за ними ухаживали, хорошо кормили, их лечили, и главное – с ними считались, они чувствовали свою нужность, сопричастность. В семье они были нужны всем и каждому в отдельности. Бабушке только дедушка не внук.

Были женщины, которые, оставаясь одни после смерти мужа, переставали заботиться о себе. Приходишь к ним, спрашивают: то ли обед, милая моя, то ли ужин? А те бабушки, пусть одинокие, кто готовит себе первое, второе, третье, те живут до конца.

Ребёнка воспитывала и вся семья, и община. Хошь узнать про детей, так спроси у людей. Если вдруг ребёнок не очень хорошо ведёт себя в деревне, то родителям сразу скажут: «Марья, у тебя Ванятка не здоровается с людьми». И Марья строго поговорит с Ваняткой.

Если оставался старик один, за бобыля хлопотала вся община. Скажут: «Ивановна, ты эту неделю за Ананьевной ходишь». И Ивановна бегом будет бегать, всё чисто вести, кормить, поить, ухаживать, уговаривать, успокаивать; помочь, поднести, подать, пожалеть, всё будет делать Ивановна для Ананьевны. Приготовь домашнюю пищу, а потом отдай её нищему. Походила она, другая будет, третья, снова очередь доброй Ивановны подойдёт, и она скажет мужу: «Ваньша ты, Ваньша, давай Ананьевну возьмём, пошто она одна мыкается-то?». И возьмут. И при такой большой семье и докормят, и допоят. Поверьте мне, так и было. Если остался ребёнок сиротой, хоть русский, хоть алтаец, собиралась община, решала, кому отдать. У него, может, семейка во всю скамейку, но он возьмёт, и выкормит, и выучит, и о неродном будут заботиться больше, чем о родных. Сирота в дом – счастье в дом. Что с нами сейчас стало? Почему мы такие чёрствые?! Всего у нас полно, и еды, и одежды. И живём мы хорошо. Нам и старики не нужны, даже их портреты мне отдают – знают, что сохраню.

Не бойся смерти, бойся старости. Придёт старость, придёт и слабость. Стар да мал – дважды глуп. Вот как они скажут. Если старик привередничает, надо подумать, что нелегко ему. Он не всегда таким был. Чем больше греха, тем умирать труднее.

Старых не обижайте, это и ваша старость. Мы не будем на вашем месте, а вы будете на нашем. Они так говорили. Да мы-то ещё хуже будем! Если нечем помочь, скажи хоть ласковое слово. А если старый человек груб с вами, то и это прости. Это не от ума ведь, от старости и болезней.

Жители Верх-Уймона. Август 1926 года.

 

Уважение к матери, отцу было безмерно. Отец сидел под образами, и про него говорили в доме: «Как Бог для людей, так отец для детей». Отца почитали, но: за отца отмолишься, а за мать поплатишься. Обидел отца, с Богом можно договориться, а вот уж обидел мать, с Богом не договоришься. Они рассказывают: мы при маме даже громко не говорили. А уж если кто не так скажет, она весь день проплачет, вся слезами изольётся, а мы всё ходим, прощения у неё просим.

Много слёз на свете: вдовьи, сиротские, но нет дороже материнских слёз. Всё, что ты плохо сделал для матери, не приходит сразу к тебе, походит сначала по жизни. Но те же обиды к тебе вернутся.

Материнская-то ладонь высоко поднимается, да не больно бьёт. Материнская молитва со дна моря достанет. Материнский гнев – что весенний снег: много выпадает, да скоро тает. На хлеб да на детей недолго насердишься. Жена для совета, тёща для привета, да нет милей родной мамоньки.

Жена плачёт – роса падёт, сестра плачёт – ручей течёт, а мать плачёт – река течёт. Самые святые, самые горячие – материнские слёзы. Варвара Игнатьевна говорила так: кто не почитает родителей и не будет за ними ухаживать, того потом, на Божьем суде, даже судить не будут.

Мои хорошие, даже если родители и не очень правы, промолчите вы, проскорбите, но не обижайте их. Никогда. Недавно вот записала: сын мать тридцать лет держал. Ходил за ней, ухаживал, и только подумал, что теперь-то, мать, с тобой рассчитался, как у него за плечами появился ангел. И говорит: «Никаких долгов ты не отдал. Вот как ты с лавки свалился, а мать тебя подхватила да обратно усадила, и не упал ты, не изувечился, вот только за это ты и рассчитался».

Уважали не только своих матерей – и родителей мужа, жены. Сижу со старенькой бабушкой – Мария Ивановна Тюленева, ей 92 годка, и спрашиваю: «Баба Маня, а правда, что ночна кукушка всё равно перекукует?». Она отвечает: «Перекукует-то перекукует, дак справедливо куковать-то надо. Вот ты сегодня несправедливо куковала, завтра. Муж поймёт. Свекровь называли маменькой, свёкра – тятенькой. Обидеть их было нельзя. И когда я спрашивала стариков, почему так уважительно относились к родителям мужа, они смотрели на меня с недоумением: да ты чё, милая, понятно ведь, муж-то будет больше любить».

Прежде чем пойти по воду, молоденькая невестка должна была подойти к свекрови: «Мамонька, благослови по воду сходить». Та скажет: «Иди, доча, благословляю». А если без благословения, то строго спросит: «Ты далеко ли ходила?». У нас нельзя говорить «куда». Если пошёл на охоту или рыбалку и спросят так, уж лучше вернуться, всё равно ничего не добудешь. Ты далеко-то ходила? По воду? Иди да вылей.

Между свекровью и невесткой устанавливались самые тёплые отношения, они общались друг с другом, любили друг друга, уважали.

Я много разговариваю с людьми. Однажды пришёл ко мне молодой человек, и, когда я говорила о матери, он прервал меня со слезами: «Мне-то что делать, меня мать с отчимом выгнали из дома, когда мне было всего 15 лет, я всего добился сам (а работал он инженером на крупном заводе в Новокузнецке), мать теперь больна онкологией, она просит у меня прощения, я сказал, что простил, но как же мне тяжело!». Я сказала: «Так ты, мой дорогой, беги скорей. Да падай ей в ноги, да проси у неё прощения. Как же ты жить-то будешь?». Он быстро встал, то ли отодвинул, то ли обнял меня, и, как бежал, крепко ударился головой. «Господи, – говорю, – теперь ещё и голову разбил». А он обернулся и говорит: «Давно меня надо было по башке ударить. Хоть бы успеть».

Вот хоть бы успеть нам сказать ласковые слова. Они самому тебе ничего не стоят, а другому много дают. И если старенькие родители делают что-то не так, мыслят не так, не так говорят, промолчи, помогай, не осуждай.

Мои хорошие, тётка моя говорила: «Если бы дети так заботились о родителях, как родители о детях, – конца света никогда бы не было».

Нельзя при людях, а тем более при детях, ссориться. Из дома выметать сор. Если в деревне что-то узнают, скажут: «Ой, понесуха в доме-то у них». Понесуха – хуже, чем сплетница. Всё, что в доме, решали под одной крышей, а между мужем и женой под одной шубой. Муж с женой если и бранятся, то под одну шубу ложатся. Семьи были по 18-20 человек, 5-6 невесток в доме, нельзя было ссориться, говорили: не разжигай, туши, пока не разгорелось. Если одну невестку обидели, она никогда другой не скажет, никому не проговорится. Не проплачешься за столом – проплачешься за столбом. Скажет тихонько мужу. А мудрый муж не побежит разбираться, кто обидел его лапоньку. Представьте: сколько народу, не найти ни правого, ни виноватого. Скажет: «Ну, да ладно тебе, потерпи, всё и ужамкается». Какие слова мне сказали: «Щиплет тебя – да не убивает же, не отвечай, не расстраивай себя, время покажет, кто есть кто, пусть лают – себе мотают. Говори вот так: «Как царь Давид был кроток да мудр, дай мне, Господи, кротости».

Рассказывают: пришла в дом молоденькая сноха, а старшие молодухи её невзлюбили. Как выпадет ей варить, они по щепотке соли в варево бросят, и потом все ворчат на молодуху. Расстраивается она: как же так? И вот сели они как-то за стол, опять ворчат: пересолено. Девка на слезах уже. Тогда старый-старый дедка кряхтел-кряхтел на печи да не выдержал, слез оттуда. Подошёл к шестку да всю солонку в чугунок высыпал и проговорил: «Все посолили, а я ишшо нет!» – И все обиды враз кончились.

Когда собирался жениться сын, очень переживала вся семья. Смотрели по родне. Говорили так: «Берёшь дочь – смотри мать». Проглядывали до седьмого колена. Сводил наставник. Разводиться было нельзя. Если на том настаивал муж, отлучали от общины всю его семью, если жена – её семью. Говорил наставник: «Я Богом не играю, не я вас свёл, а Господь». Ну, вот, не дай Бог, попалась стропотливая жена, то говорили: как же он с ней будет, железо уваришь, а злой жены не уговоришь. Лучше хлеб есть с водой, чем жить со злой женой. Так проговорят. Или: плоху квашню не перепечёшь – худу бабу не переделаешь. А Зинаида Ефремовна, ей уж тоже 90 годков, говорила мне: «Первый муж от Бога, его даже ругать нельзя. Нельзя от него таиться, чёрно-бело – всё с мужем оговаривать надо. Беречь своего родного мужа; как ты его поставишь, так и в доме, и в деревне с ним будут считаться».

Ничего не помогает, так расскажут притчу. Жили-были муж да жена. И хорошо бы они жили, да жена угодила поперешная. Всё наперекор. Назло мужу сяду в лужу. Замучился мужик. Скажет: брито. А жена: стрижено. Он: стрижено. Она: брито. Ни уговорить, ни убаить. Как-то надо им было перейти через канавку. Не перепрыгнуть, не перебрести. Мужик перекинул через канавку жёрдочку. Сам перешёл и жене наказывает: не крутись, не пялься, иди тихонько! Упадёшь ведь и утонешь! Но она же поперешная. Как давай она крутиться, как давай она вертеться! Бултых в воду… и утонула.

Заплакал мужик, жалко жену. Пошёл искать её вверх по речке. Люди спрашивают: пошто плачешь? Отвечает: жена утонула. Так ты пошто, говорят, вверх идёшь, вниз по канавке иди, её же течением понесло. Нет, отвечает мужик, вы моей жены не знаете. Она поперешная. Уж она непременно вверх поплывёт.

И обязательно невестка, которая дорожит своим авторитетом, задумается.

Cемья В.С. Атаманова. Верх-Уймон, август 1926 года.

 

Окончание в следующем номере.

 

http://www.ok.ru/bytdobru/topic/64406716017577